Сэр Филип Сидни как «культовая фигура» Елизаветинской эпохи. Биография Из «Разных стихотворений»

Из романа «Аркадия»

О милый лес, приют уединения!
Как любо мне твое уединение!
Где разум от тенет освобождается
И устремляется к добру и истине;
Где взорам сонмы предстают небесные,
А мыслям образ предстает Создателя,
Где Созерцания престол находится,
Орлинозоркого, надеждокрылого;
Оно летит к звездам, под ним Природа вся.
Ты - словно царь в покое не тревожимом,
Раздумья мудрые к тебе стекаются,
Птиц голоса несут тебе гармонию,
Возводят древеса фортификацию;
Коль мир внутри, снаружи не подступятся.

О милый лес, приют уединения!
Как любо мне твое уединение!
Тут нет предателя под маской дружества,
Ни за спиной шипящего завистника,
Ни интригана с лестью ядовитою,
Ни наглого шута замысловатого,
Ни долговой удавки благодетеля,
Ни болтовни - кормилицы невежества,
Ни подлипал, чесателей тщеславия;
Тут не приманят нас пустые почести,
Не ослепят глаза оковы золота;
О злобе тут, о клевете не слышали,
Коль нет греха в тебе - тут грех не хаживал.
Кто станет поверять неправду дереву?

О милый лес, приют уединения!
Как любо мне твое уединение!
Но если бы душа в телесном здании,
Прекрасная и нежная, как лилия,
Чей голос - канарейкам посрамление,
Чья тень - убежище в любой опасности,
Чья мудрость в каждом слове тихом слышится,
Чья добродетель вместе с простодушием
Смущает даже сплетника привычного,
Обезоруживает жало зависти,
О, если бы такую душу встретить нам,
Что тоже возлюбила одиночество,
Как радостно ее бы мы приветили.
О милый лес! Она бы не разрушила -
Украсила твое уединение.

Из «Астрофила и Стеллы»

Не выстрелом коротким наповал

Не выстрелом коротким наповал
Амур победы надо мной добился:
Как хитрый враг, под стены он подрылся
И тихо город усыпленный взял.

Я видел, но еще не понимал,
Уже любил, но скрыть любовь стремился,
Поддался, но еще не покорился,
И, покорившись, все еще роптал.

Теперь утратил я и эту волю,
Но, как рожденный в рабстве московит,
Тиранство славлю и терпенье холю,
Целуя руку, коей был побит;

И ей цветы фантазии несу я,
Как некий рай, свой ад живописуя.

Как медленно ты всходишь, Месяц томный

Как медленно ты всходишь, Месяц томный,
На небосклон, с какой тоской в глазах!
Ах, неужель и там, на небесах,
Сердца тиранит лучник неуемный?

Увы, я сам страдал от вероломной,
Я знаю, отчего ты весь исчах,
Как в книге, я прочел в твоих чертах
Рассказ любви, мучительной и темной.

О бледный Месяц, бедный мой собрат!
Ответь, ужели верность там считают
За блажь - и поклонения хотят,
Но поклоняющихся презирают?

Ужель красавицы и там, как тут,
Неблагодарность гордостью зовут?

О Стелла! жизнь моя, мой свет и жар

О Стелла! жизнь моя, мой свет и жар,
Единственное солнце небосклона,
Луч негасимый, пыл неутоленный,
Очей и взоров сладостный нектар!

К чему ты тратишь красноречья дар,
Властительный, как арфа Амфиона,
Чтоб загасить костер любви, зажженный
В моей душе твоих же силой чар?

Когда из милых уст слова благие
Являются, как перлы дорогие,
Что впору добродетели надеть,

Внимаю, смыслом их едва задетый,
И думаю: «Какое счастье - этой
Прелестной добродетелью владеть!»

Ужели для тебя я меньше значу

Ужели для тебя я меньше значу,
Чем твой любимый мопсик? Побожусь,
Что угождать не хуже я гожусь, -
Задай какую хочешь мне задачу.

Испробуй преданность мою собачью:
Вели мне ждать - я в камень обращусь,
Перчатку принести - стремглав помчусь
И душу принесу в зубах в придачу.

Увы! мне - небреженье, а ему
Ты ласки расточаешь умиленно,
Целуешь в нос; ты, видно по всему,
Лишь к неразумным тварям благосклонна.

Что ж - подождем, пока любовь сама
Лишит меня последнего ума.

Песня пятая

Когда твой взор во мне надежду заронил,
С надеждою - восторг, с восторгом - мыслей пыл,
Язык мой и перо тобой одушевились.
Я думал: без тебя слова мои пусты,
Я думал: всюду тьма, где не сияешь ты,
Явившиеся в мир служить тебе явились.

Я говорил, что ты прекрасней всех стократ,
Что ты для глаз бальзам, для сердца сладкий яд,
Что пальчики твои - как стрелы Купидона,
Что очи яркостью затмили небосвод,
Что перси - млечный путь, речь - музыка высот,
И что любовь моя, как океан, бездонна.

Теперь - надежды нет, восторг тобой убит,
Но пыл еще живет, хотя, сменив свой вид,
Он, в ярость обратясь, душою управляет.
От славословий речь к упрекам перешла,
Там ныне брань звучит, где слышалась хвала;
Ключ, заперший ларец, его ж и отпирает.

Ты, бывшая досель собраньем совершенств,
Зерцалом красоты, обителью блаженств
И оправданьем всех, без памяти влюбленных,
Взгляни: твои крыла волочатся в пыли,
Бесславья облака лазурь заволокли
Твоих глухих небес, виной отягощенных.

О Муза! ты ее, лелея на груди,
Амврозией своей питала - погляди,
На что она твои дары употребила!
Презрев меня, она тобой пренебрегла,
Не дай смеяться ей! - ведь, оскорбив посла,
Тем самым Госпожу обида оскорбила.

Ужели стерпишь ты, когда задета честь?
Трубите, трубы, сбор! Месть, моя Муза, месть!
Рази врага скорей, не отвращай удара!
Уже в моей груди клокочет кипяток;
О Стелла, получи заслуженный урок:
Правдивым - честный мир, коварству - злая кара.

Не жди былых речей о белизне снегов,
О скромности лилей, оттенках жемчугов,
О локонах морей в сиянье лучезарном, -
Но о душе твоей, где слово с правдой врозь,
Неблагодарностью пропитанной насквозь.
Нет в мире хуже зла, чем быть неблагодарным!

Нет, хуже есть: ты - вор! Поклясться я готов.
Вор, Господи прости! И худший из воров!
Вор из нужды крадет, в отчаянье безмерном,
А ты, имея все, последнее берешь,
Все радости мои ты у меня крадешь.
Врагам вредить грешно, не то что слугам верным.

Но благородный вор не станет убивать
И новые сердца для жертвы выбирать.
А на твоем челе горит клеймо убийцы.
Кровоточат рубцы моих глубоких ран,
Их нанесли твои жестокость и обман, -
Так ты за преданность решила расплатиться.

Да чтó убийцы роль! Есть множество улик
Других бесчинных дел (которым счет велик),
Чтоб обвинить тебя в тиранстве окаянном.
Я беззаконно был тобой порабощен,
Сдан в рабство, без суда на пытки обречен!
Царь, истину презрев, становится Тираном.

Ах, этим ты горда! Владыкой мнишь себя!
Так в подлом мятеже я обвиню тебя!
Да, в явном мятеже (Природа мне свидетель):
Ты в княжестве Любви так нежно расцвела,
И что ж? - против Любви восстанье подняла!
С пятном предательства что стоит добродетель?

Но хоть бунтовщиков и славят иногда,
Знай: на тебе навек лежит печать стыда.
Амуру изменив и скрывшись от Венеры
(Хоть знаки на себе Венерины хранишь),
Напрасно ты теперь к Диане прибежишь! -
Предавшему хоть раз уже не будет веры.

Что, мало этого? Прибавить черноты?
Ты - Ведьма, побожусь! Хоть с виду ангел ты;
Однако в колдовстве, не в красоте здесь дело.
От чар твоих я стал бледнее мертвеца,
В ногах - чугунный груз, на сердце - хлад свинца,
Рассудок мой и плоть - все одеревенело.

Но ведьмам иногда раскаяться дано.
Увы! мне худшее поведать суждено:
Ты - дьявол, говорю, в одежде серафима.
Твой лик от божьих врат отречься мне велит,
Отказ ввергает в ад и душу мне палит,
Лукавый Дьявол ты, соблазн необоримый!

И ты, разбойница, убийца злая, ты,
Тиранка лютая, исчадье темноты,
Предательница, бес, - ты все ж любима мною.
Что мне еще сказать? - когда в словах моих
Найдешь ты, примирясь, так много чувств живых,
Что все мои хулы окажутся хвалою.

Из «Разных стихотворений»

Расставание

Я понял, хоть не сразу и не вдруг,
Зачем о мертвых говорят: «Ушел», -
Казался слишком вялым этот звук,
Чтоб обозначить злейшее из зол;

Когда же звезд жестоких произвол
Направил в грудь мою разлуки лук,
Я понял, смертный испытав испуг,
Что означает краткий сей глагол.

Еще хожу, произношу слова,
И не обрушилась на землю твердь,
Но радость, жившая в душе, мертва,
Затем, что с милой разлученье - смерть.

Нет, хуже! смерть все разом истребит,
А эта - счастье губит, муки длит.

Нянька-красота
На мотив Baciami vita mia

Желанье, спи! Спи, дитятко родное!
Так нянька Красота поет, качая.
- Любовь, меня ты будишь, усыпляя!

Спи, мой малыш, не хныча и не ноя!
Я от тебя устала, шалопая.
- Увы, меня ты будишь, усыпляя!

Спи, засыпай! Что, дитятко, с тобою?
Прижму тебя к груди… Ну, баю-баю!
- Нет! - плачет. - Так совсем не засыпаю!

Гибельная отрада

Гибельная отрада,
Мука моя живая,
Ты заставляешь взор мой
К жгучим лучам стремиться.

От красоты небесной,
От чистоты слепящей
Ум отступил в разброде,
Чувства же в плен предались,

Радостно в плен предались,
Обеззащитив сердце,
Жизни меня лишая;

К солнцам ушли лучистым,
К пламени, где погибли
Самой прекрасной смертью, -

Словно Сильван, который
В яркий костер влюбился,
Встретив его впервые.

Но, Госпожа, их жизни
В смерти ты сохранила,
Ты, в ком любовь нетленна;

Чувство мое погибло,
Сам я погиб без чувства,
Все же в тебе мы живы.

Я превращен навеки
В цвет, что главу вращает
За тобой, мое солнце.

Коль упаду - восстану,
Коли умру - воскресну,
В смене лиц - неизменен.

Нет без тебя мне жизни,
Чувства мои - с тобою,
Думы мои - с тобою,
То, что ищу, - в тебе лишь.
Все, что во мне, - одна ты.

О.В. Дмитриева

Правомерность применения термина «культовая фигура» к эпохе, не знавшей средств массовой коммуникации, разумеется, может быть поставлена под сомнение. Однако если данное понятие и является анахронизмом для XVI в., то этого нельзя сказать о самом феномене коллективной одержимости некой личностью и превращения ее в объект неумеренных восторгов и поклонения. С этой точки зрения Ф. Сидни (1554-1586), бесспорно, можно отнести к разряду «культовых фигур» благодаря тому уникальному месту, которое он занимал в общественном мнении Елизаветинской поры. Никто другой, будучи всего лишь частным лицом, не пользовался таким безграничным моральным авторитетом и (если не искренней, то по крайней мере широко декларируемой) любовью современников, представлявших самые разные социальные, профессиональные и интеллектуальные слои. Его равным образом боготворили придворные, профессиональные военные, ученые, литераторы и поэты, государственные мужи и протестантские теологи как в Англии, так и на континенте. С Сидни как с эталоном соотносили себя и других, оценивая их качества и поступки. Мотив «образцовости» сэра Филипа, его как некой «модели» или «зерцала» очень настойчиво звучал в мемуарах, корреспонденции, литературе XVI в.

Многократно и на разные лады эту мысль развивал первый биограф Сидни и друг его детства Фулк Грэвил, сравнивая его с «сигнальным огнем» или «маяком» английской нации, «поднимающимся над нашим родным берегом выше любого частного Фаросского маяка в чужих краях, чтобы по точной линии их собственного меридиана они учились плыть через проливы истинной доблести в спокойный и широкий океан человеческой чести». «Почетно подражать или ступать по следам такого человека», - провозглашает он, признаваясь, что и сам стремится «плыть согласно его компасу». Сидни, по его словам, - «человек [который хорош] для любого поприща - для завоевания, колонизации, Реформации, всего, что считается среди людей самым достойным и сложным, и при этом он так человечен и привержен добродетели».

Отец Сидни, сэр Генри, писал младшему брату Филипа: «Подражай его доблестям, упражнениям, занятиям и действиям. Он редкостное украшение этого века, формула, согласно которой все молодые джентльмены нашего двора, склонные к добру, вырабатывают свои манеры и строят жизнь». Этот пассаж можно было бы легко приписать отцовскому тщеславию, если бы не множество созвучных высказываний, принадлежавших незаинтересованным лицам. Известный лондонский хронист Дж. Стау, например, утверждал, что Сидни «был истинным образцом достоинства», а У. Кемден считал, что в Англии мало кто мог сравниться с ним в манерах и владении иностранными языками.

Доказательством искреннего восхищения сэром Филипом служит тот факт, что по меньшей мере два человека, составляя собственные эпитафии, близость с ним отмечали как важнейший факт своей биографии, т.е. по сути самоидентифицировались через него. Упомянутый Ф. Грэвил повелел высечь на своем надгробии: «Друг Филипа Сидни», а оксфордский профессор Томас Торнтон: «Наставник сэра Филипа Сидни, этого благородного рыцаря в бытность того в Крайст-Черч».

Складывание легенды о Сидни - совершенном джентльмене началось еще при его жизни, когда он был еще молод и не успел совершить решительно ничего выдающегося на общественном поприще. Природа всеобщей очарованности им в эту пору труднообъяснима. И все же даже иезуит Т. Кэмпион, встречавшийся с ним в Праге, отмечал, что «этот молодой человек столь удивительно любим и почитаем своими соотечественниками». Что же касается союзников по протестантскому лагерю, их характеристики были еще более лестными. Ф. Отман называл Сидни «любимцем всего рода человеческого».

Когда же Сидни погиб, сражаясь за дело протестантизма в Нидерландах, оплакивание его как «первого рыцаря» Англии приобрело поистине общенациональный масштаб. Его тело было переправлено на родину со всеми возможными почестями и торжественно погребено в соборе Св. Павла - редкая честь, оказанная человеку такого ранга, который не был ни крупным военачальником, ни государственным деятелем. По свидетельству современников, траурная процессия с трудом продвигалась по улицам Лондона, заполненным множеством скорбящих, выкрикивавших: «Прощай, достойный рыцарь, любимый всеми друг, у которого не было врагов, кроме случая». Заметим, малодостоверный текст в устах толпы, что, впрочем, не ставит под сомнение присутствия самой толпы, оплакивавшей героя.

Двор погрузился в необычно долгий траур; в течение нескольких месяцев считалось неприличным появляться во дворце в светлых одеждах. Поскольку двору как редкостному собранию честолюбцев искренняя скорбь об утрате одного из их среды едва ли свойственна, можно усмотреть в продолжительном трауре демонстрацию поведения, считавшегося приличествующим данным обстоятельствам. Тем любопытнее, что придворные сочли необходимым столь основательно оплакивать Сидни, отдавая должное его репутации «первого среди английских джентльменов».

Один из протеже Филипа Сидни, поэт Николас Бреттон, в траурной элегии нарисовал картину поистине вселенской скорби над могилой его патрона, перед которой чередой проходили со слезами сама королева, ученые, военные, пэры королевства, горожане и даже иноземцы, очевидно протестанты, хотя, возможно, Бреттон имел в виду и представителей католических держав, ибо он передал их ламентации по-итальянски:

Со всеми оговорками о преувеличенном изображении в поминальной поэзии эмоций, связанных с гибелью Сидни, многие действительно переживали ее как личную утрату, осознав, что Англия потеряла одного из одареннейших джентльменов - многообещающего политика, искреннего протестанта, патриота и талантливого поэта.

Смерть стала центральным событием его жизни и, по желчному, но справедливому замечанию одного из современных исследователей, «пиком его карьеры». После нее миф о сэре Филипе стал формироваться с необычайной быстротой: в течение нескольких лет возникла обширная традиция, посвященная ему и представленная произведениями самых разных жанров: мемуарами, одами, элегиями, поэтическими эпитафиями, авторами которых были лучшие поэты той поры - У. Рейли, Э. Спенсер, Дж. Пил, Н. Бреттон, Э. Дайар и др.

Таким образом, уже в 80-90-е годы Сидни становится объектом осмысления в культуре его эпохи. Оставляя за рамками данного исследования вопрос о том, насколько опоэтизированный образ «первого рыцаря» соответствовал действительности, сосредоточимся на самом мифе о Сидни, его основных составляющих, их внутренней иерархии и возможной эволюции, поскольку очевидно, что общество интуитивно и совершенно безоговорочно увидело в нем свой идеал; следовательно, осознав, что именно импонировало в нем современникам, мы сможем приблизиться к пониманию системы этических ценностей елизаветинского общества.

Миф о Сидни создавался весьма образованными людьми; неудивительно, что в нем отчетливо прослеживаются элементы античного канона жизнеописания, согласно которому подчеркиваются выдающиеся качества будущего героя, которые уже во младенчестве указывали на его высокое предназначение. Один из мемуаристов, доктор Томас Моффет, например, со всей серьезностью утверждал, что Сидни родился с «очаровательной и прекрасной внешностью и со сложением, предназначенным для военного дела... с громким, почти мужским голосом и, наконец, с прекрасным, определенным и абсолютным совершенством тела и души». По-видимому, он был не единственным, писавшим в этом роде, на что указывает ремарка С. Джентили о тех, кто приписывает Сидни «гениальность уже в детстве».

Одними из главных моральных добродетелей юного Филипа неизменно называются серьезность, редкие в молодости мудрость и рассудительность. Ф. Грэвил заявляет, что, хотя был его товарищем с детства, «не знал его иначе как мужчиной... который выказывал благородство и достоинство, не свойственные даже более зрелым годам». В изображении своего друга и биографа, Сидни постоянно думал и говорил лишь об учебе и знаниях, отвергая пустые игры, а занимался столь успешно, что наставникам было чему у него поучиться. Ему вторит Л. Брискетт, который характеризует Сидни словами Цицерона, сказанными в адрес Сципиона Африканского: «Зрелость пришла к нему раньше, чем годы».

Это его свойство очень изящно подчеркивает Бен Джонсон в поэме, посвященной Эдварду Сэквилу, где он рассуждает о том, что

Человек может оказаться великим по воле случая,
Но случайно сделаться добрым - невозможно.
Тот, кто поутру им не был, к вечеру не станет Сидни,
Как и глупец не проснется с утра умнейшим в христианском мире.

Таким образом, имя Сидни становится нарицательным, синонимом самой доброты.

Другой великий елизаветинец, художник Н. Хиллиард, вспоминая Сидни, отмечал в первую очередь это же качество; для него сэр Филип - прежде всего «превосходный человек», а лишь потом доблестный рыцарь, ученый и поэт.

Панегиристы, таким образом, видят в Сидни средоточие всех моральных добродетелей, которые столь высоко ценились в кругах, причастных к гуманистической культуре. И все же с еще большей настойчивостью современники превозносили в нем качества, которые можно с полным правом отнести к «сословным добродетелям», восходящим к позднесредневековому рыцарскому эпосу. Образ, в котором его главным образом воспринимают и представляют читающей публике, - это рыцарь в сияющих доспехах, благородный английский дворянин, затмивший на поле брани всех орландо и баярдов.

Эпоха, безусловно, внесла свои коррективы в трактовку образа идеального рыцаря: Сидни в этой роли выступает утонченным молодым придворным, совершенным учеником Кастильоне, человеком чести, дуэлянтом, блестящим турнирным бойцом, галантным собеседником и поэтом, который, как и положено кавалеру, влюблен в прекрасную даму - таинственную Стеллу его сонетов. Одним словом, он олицетворение идеала неокуртуазного века. Его величают «рыцарем Паллады, не имевшим себе равных»; поэт Дж. Пил именует Сидни «благороднейшим цветком среди всех, что можно отыскать от Востока до Запада», а Эдмунд Спенсер награждает его титулом «первейшего в благородстве и рыцарственности». После гибели сэра Филипа неоднократно отдавали дань его памяти как славнейшему из английских дворян на рыцарских турнирах.

Куртуазный идеал, в свою очередь, пережил трансформацию в Елизаветинскую эпоху под воздействием Реформации и обострения конфессиональной борьбы, неразрывно связанной с отстаиванием национальной независимости Англии. Панегиристы считают своим долгом подчеркнуть, что Сидни не просто галантный кавалер или «коверный рыцарь, достоинства которого состоят в богатом костюме и искусной болтовне». Он настоящий солдат, патриот и ревностный протестант, т.е. истинно христианский рыцарь, в образе которого гражданские добродетели сосуществуют с религиозной идеей.

Поэты любили представлять Сидни в виде рыцаря-пастуха (в таком наряде он однажды появился на рыцарском турнире, заслужив прозвище «первого рыцаря среди пастушков и первого пастушка среди рыцарей»). Стилистика этого образа может ввести в заблуждение, вызывая ассоциации с жеманными, манерными персонажами пасторальной литературы. Однако анализ елизаветинской аллегорической поэзии, неоплатонической по духу, заставляет искать в нем более глубокий смысл. В сознании самого Сидни, Эдмунда Спенсера и их читателей рыцарь-пастух вызывал аллюзии с добрым Пастырем, Христом, носителем истинной веры. Сидни же в роли рыцаря-пастуха воспринимался как страж английской Аркадии, хранитель мирной страны от врагов-католиков, о чем недвусмысленно пишет Дж. Пил: «Сидни несравненный... который бдил и бодрствовал, чтобы отогнать злобного волка от ворот Элизы».

Искренняя приверженность Сидни протестантизму, его усилия по созданию протестантской лиги в Европе и смелая критика планов англо-французского союза были по достоинству оценены современниками. Ф. Грэвил писал, что его друг сделал основой своей жизни веру, которую исповедовал; главными для него были «не друзья или жена, дети или он сам, превыше всего этого он ценил честь Высшего Творца и службу государыне и стране». Картина его славной смерти во имя этих идеалов логически завершала портрет Сидни-патриота, гражданина и христианского мученика. Эту идею точно выразил друг сэра Филипа, Артур Голдинг: «Он умер, не изнывая от безделья или участвуя в мятеже... и не от того, что коснел в удовольствиях и приятном безделье, но от мужских ран, полученных на службе его государыне, при защите угнетенных, утверждая единственно истинно кафолическую христианскую религию, среди благородных, доблестных и мудрых мужей, в открытом поле, как истинный воин, - славнейшей смертью, которой только и может желать христианский рыцарь».

Печальное повествование о трагической гибели Сидни от раны, полученной при осаде небольшого нидерландского городка Зутфен, занимает особое место в Сидниане. Рассказ о его недолгой карьере военачальника (ему было поручено командовать отрядом в экспедиционном корпусе графа Лейстера) позволяет биографам вернуться к античному канону жизнеописания: в своих мемуарах Фулк Грэвил, очевидно находившийся под впечатлением от Ксенофонта или римских авторов, рисует Сидни мудрым и заботливым полководцем, который проводит в армии разумные преобразования. За неимением более весомых примеров деятельности сэра Филипа в этой области ему приходится ссылаться на то, что тот «воскресил древнюю дисциплину порядка и молчания на марше». В первом в своей жизни сражении у местечка Аксель Сидни, как и положено герою, обращается к солдатам с пламенной речью, которая, по словам хрониста Дж. Стау (не присутствовавшего там), «так настроила и объединила людей, что они мечтали скорее умереть, неся эту службу, чем жить» - пассаж, также, по всей видимости, вдохновленный античными образцами, а не реальными настроениями в английском корпусе Лейстера, где солдаты постоянно роптали на офицеров и из-за неуплаты жалованья.

В роковой день второго - и последнего для Сидни - боя большой отряд испанцев попытался пробиться к осажденному Зутфену, но значительно уступавшим им в численности англичанам удалось рассеять врага. В стычке Сидни показал себя настоящим храбрецом, однако, неосмотрительно приблизившись к крепости, был ранен выстрелом из мушкета в ногу, и верный конь принес его, теряющего сознание от потери крови, в лагерь англичан. Раненый держался мужественно: сильное впечатление на соотечественников, читавших позднее мемуары о его последних днях, произвело то, что страдавший от жажды Сидни отдал предназначавшуюся ему флягу умиравшему рядом простому солдату.

Злосчастной причине его ранения - отсутствию поножей и набедренника - было посвящено немало рассуждений. Особенно интересен рассказ Ф. Грэвила, который не был очевидцем событий, а выступал лишь интерпретатором услышанного от непосредственных свидетелей (однако интерпретатором, претендовавшим на то, что он знает Сидни, как самого себя, и лучше других понимает, что им двигало). В его трактовке, Сидни совершает свои действия, постоянно сверяясь с некой античной моделью поведения: «Памятуя о том, что в древних преданиях... достойнейший человек всегда лучше всех вооружен... он надел полный доспех», однако, заметив, что на его товарище по оружию нет набедренника и поножей, он решил последовать его примеру, желая быть с ним в равном положении (по другой версии - чтобы продемонстрировать таким образом пренебрежение к опасности). Качества, проявленные сэром Филипом в обоих эпизодах, - мудрая предусмотрительность и безрассудная бравада, - хотя и противоречат друг другу, характеризуют его в мемуарах Грэвила как истинного героя и безупречного рыцаря. Заметим, что очевидцы высказывали и более прозаическую версию происшедшего (предполагали, что из-за внезапного нападения испанцев Сидни попросту не успел надеть полную броню), однако она, разумеется, не была принята панегирической литературной традицией.

Повествуя о 16-дневной агонии раненого, у которого началась гангрена, Грэвил рисует его истинным стоиком. Присутствовавших около Сидни друзей, докторов и протестантских теологов он предпочитает именовать «божественными философами», с которыми сэр Филип вел беседы о бессмертии души и взглядах античных авторов на этот предмет. В его палатке звучала музыка, в частности написанная, по преданию, самим Сидни, баллада о ране, полученной в бедро. Друзья и близкие сдерживали слезы, подражая стоицизму умирающего. Воспоминания очевидцев, на которые опирался Грэвил, позволяют говорить и о душевных страданиях Сидни, его страхе и сомнениях относительно своей посмертной судьбы, о его отречении от написанных поэм и чувств к таинственной возлюбленной. Тем не менее философские беседы действительно имели место, как и переписка с другом по поводу нового перевода Платона, и Грэвил предпочитает акцентировать именно эту героико-стоицистскую линию в поведении Сидни. С его легкой руки она стала главенствующей в легенде о первом рыцаре Англии.

Еще один мотив, непременно присутствующий в литературной традиции, посвященной Сидни, - прославление его учености и любви к наукам, выделявших его даже на фоне высокообразованных современников. И в этой сфере он служит образцом дворянству, на чем настаивает Ф. Грэвил: «Многие великолепно образованные джентльмены среди нас не станут отрицать, что они стремятся грести и следовать курсом в его кильватере». Сидни, разумеется, не был большим ученым, но действительно питал серьезный интерес к наукам; в круг его друзей входили известные ученые Джон Ди и Бруно, посвятивший ему трактат «О героическом энтузиазме», французский мыслитель юрист Юбер Ланге, философ-рамист Уильям Темпл и др. По воспоминаниям, «редко в церкви или в публичном собрании он не бывал окружен учеными мужами». Самого Сидни постоянно превозносят как «ученого воина» или «ученого рыцаря». В своем «Пастушеском календаре» Э. Спенсер отзывается о нем как о «джентльмене, достойном любых титулов как в науке, так и в куртуазии».

Ф. Сидни интересовался философией и, хотя его греческий был несовершенен, читал Платона и Аристотеля. Он был приверженцем антиаристотелевской традиции и почитателем рамизма, но сохранял при этом независимость суждений, подмечая слабости и у оппонентов Стагирита, о чем писал Т. Моффет: «Как много заблуждений он подмечал у Аристотеля, какое множество - у Платона, Плотина и других авторов, писавших о естественной философии». Среди достоинств Сидни современники отмечали не только его пиетет перед ученостью древних, но и внимание к современным научным теориям: «...при том что он высоко ценил первых хранителей знания, он не отвергал нового из почтения перед древностью».

Отдельный повод для похвал в адрес Сидни давало его превосходное владение древними и новыми языками - латынью, греческим, итальянским и французским, - обеспечившее ему успех как при английском, так и при иностранных дворах. Французов и итальянцев поражало изящество стиля, которым он изъяснялся, наряду с глубиной суждений и остроумием.

О репутации Сидни как человека высочайшей образованности напоминает в оде, обращенной к его племяннику, Бен Джонсон, давая юноше настоятельный совет учиться, памятуя о том, чье имя он носит и какие надежды будут возлагать на него окружающие.

Еще одна черта, вызывавшая восторженные отзывы о сэре Филипе, - его щедрое меценатство и патронат, качества, особенно ценимые вечно нуждавшимися представителями как «свободных», так и прочих искусств. Несмотря на то что он был небогат, Сидни покровительствовал множеству поэтов, писателей, переводчиков, среди которых были такие известные личности, как У. Кемден, Э. Спенсер, Т. Нэш, Н. Бреттон и др. По словам Грэвила, «не было такого талантливого живописца, умелого инженера, превосходного музыканта или другого искусного мастера выдающейся репутации, который, будучи известен этому славному духу (т.е. Сидни. - О.Д.), не нашел бы в нем искреннего и совершенно бескорыстного друга». Подобно Зефиру, «он вдыхал жизнь повсюду, где веял», «университеты за границей и дома отзывались о нем как о Меценате, посвящали ему свои труды и обсуждали с ним каждое изобретение или приращение знания». Многие литераторы благодарно вспоминали о его поддержке: Э. Спенсер признавался, что «именно Сидни был тем, кто заставил его Музу воспарить над землей», а Томас Нэш воззвал к нему в речи, сокрушаясь, что с уходом Сидни в Англии больше некому пестовать таланты. «Благородный сэр Филип Сидни! Ты был сведущ в том, что приличествует ученому, ты знал, ценой каких страданий, мук и трудов достигается совершенство. И каждый талант ты умел поощрить по-своему, каждому уму - отдать должное, каждому писателю - воздать по заслугам, потому что не было никого более доблестного, остроумного или ученого, чем ты. Но ты упокоился в своей могиле и оставил нам слишком мало наследников своей славы; слишком мало тех, кто ценит сыновей муз и от своих щедрот орошает те распускающиеся, как бутоны, надежды, которые были взлелеяны благодаря твоей щедрости».

Образ Сидни как патрона искусств и наук курьезным образом обыгрывается в поэме под названием «Урания сэра Филипа Сидни» (1637), написанной одним из его прежних преподавателей в Оксфорде - Натаниэлом Бакстером. Последний воображает картину собственной смерти и появления в мире теней, где его встречает дух Сидни, вопрошая, кто он таков. Бакстер ответствует, что «некогда был наставником великого Астрофила», а ныне наг и несчастен, и все его добро составляют посох и греческая свирель. К его радости, Сидни узнает профессора и поручает его заботам Цинтии: «Сестра дражайшая, заботься о моем наставнике, ибо в своем предмете он был неподражаем». Таким образом, даже в Элизиуме Сидни отводится столь привычная для всех роль, которую он играл в жизни, - попечителя и патрона.

Принимая во внимание, с какой тщательностью каждая из добродетелей Ф. Сидни была осмыслена и обыграна в посмертной литературе о нем, нельзя не заметить, что его собственному поэтическому дару она уделяла незаслуженно мало внимания, и если потомки воспринимают его в первую очередь как великого поэта, то его современникам это не представлялось главным. Этому было немало причин. Первая заключалась в том, что круг осведомленных о том, что Сидни пишет стихи, был достаточно узок, хотя, как полагают, упражняться в версификации он начал, по-видимому, еще в университетские годы. Этот круг включал несколько десятков человек: близких друзей, членов поэтического кружка, именовавшегося «Ареопагом» (Э. Дайар, Г. Харви, Ф. Грэвил, Д. Роджерс. Э. Спенсер); родственников: графа Лейстера (эксплуатировавшего его поэтический дар в политических целях), сестру Мэри (графиню Пемброк), королеву и придворных. Для последних, впрочем, его талант, вероятно, представлялся чем-то обычным, поскольку образованные люди его круга непременно упражнялись в стихосложении. Оценить же масштаб дарования Сидни, отличавший его от прочих дилетантов, не представлялось возможным, поскольку ни одно из его произведений не было опубликовано при жизни.

Кроме того, следует принимать во внимание и снисходительное отношение к поэзии, свойственное аристократической среде; она могла рассматриваться лишь как увлечение джентльмена, но отнюдь не как серьезное занятие для него. Сам Сидни, как доказывают современные исследования, весьма тщательно работавший над отделкой своих стихов, был тем не менее склонен изображать их «безделками», скромными плодами случайных досугов. Даже свой трактат «Защита поэзии» он называл забавой или игрушкой, потребовавшей большого расхода чернил, поддерживая в соответствии с модой иллюзию легкости в отношении своих опусов.

В том же ключе, невольно принижая достоинство писательского труда (но не дарования Сидни), говорит о его работах Ф. Грэвил: «Его книги были скорее памфлетами, набросанными, чтобы занять время и развлечь друзей». Разумеется, Сидни восхваляли как поэта, но поначалу это были лишь спорадические упоминания, подобные одной строке в «Поминальной песне Колина Клаута» Э. Спенсера, где только имя Астрофила служит отсылкой к его сонетам. Поэтический дар рассматривается как нечто дополняющее прочие достоинства этой многогранной натуры, чаще всего - его героизм и доблесть. Примеров такого рода множество. Дж. Ветстоун, например, писал:

Вокруг его шлема - лавровый венок,
А рядом с мечом - серебряное перо.

У. Рейли величал Сидни одновременно «Сципионом и Петраркой нашего времени», но в обоих случаях «меч» предшествует «перу», а Сципион отодвигает Петрарку на второй план. При жизни Сидни, пожалуй, лишь С. Джентили указал на поэзию как на главное поприще молодого английского аристократа: «Другие восхищаются в тебе, Филип Сидни, блеском твоего рождения, гениальностью уже в детстве, способностью к любой философии, почетным посольством, предпринятым в молодости, и демонстрацией доблести... во время публичных зрелищ и упражнений верхом... Пусть другие прославляют все эти качества. Я же не только восхищаюсь, но люблю и почитаю тебя за то, что ты уважаешь поэзию настолько, чтобы достичь высот в ней».

С годами, в особенности по мере появления трудов Сидни, несправедливость принижения его литературного таланта осознается все яснее как англичанами, так и иностранными авторами. Понимание истинного масштаба его таланта и вклада в развитие английского языка и поэзии приходит в конце 90-х годов XVI - начале XVII в., что приводит к заметной смене акцентов и в Сидниане. У Р. Дэниэла Сидни представлен уже не как воин, изредка забавляющийся стихами, но как рыцарь от поэзии, воюющий пером с «тираном Севера - великим варварством», которое он впервые обнаружил и выставил на всеобщее обозрение. Он вдохновил на борьбу многих, и теперь уже немало перьев, как копий, сломано в этой борьбе. (Впервые перо ставится впереди меча, а литературное поприще признается главным для Сидни.) Бен Джонсон, горячий защитник поэзии и драмы, развивает эту линию, не только делая поэтический дар главной чертой Сидни, но и вообще отводя поэту абсолютно доминирующее положение в обществе. В поэме, адресованной дочери Сидни, Елизавете, графине Ретленд, он ставит поэта-творца выше земных монархов, ссылаясь на пример ее отца:

Поэты - гораздо более редкие птицы, чем короли,
И это доказал Ваш благороднейший отец,
Ни до, ни после которого не было равного ему
Среди тех, кто припадал к источнику наших муз.

В другой оде из цикла «Подлесок» Джонсон ставит Филипа Сидни в один ряд с величайшими поэтами древности и современности - Гомером, Сафо, Проперцием, Тибуллом, Катулом, Овидием, Петраркой. «Наш великий Сидни» достойно венчает этот список.

Подводя итог, следует отметить, что в качестве совершенного джентльмена и «первого рыцаря» Ф. Сидни являет собой весьма синкретичный идеал, в котором органично переплетены достоинства, характерные для разных этосов и культурных типов. Он воплощает в себе и традиционные христианские, и куртуазные, и гуманистические добродетели. Однако сам по себе подобный сплав достаточно типичен для эпохи Возрождения. По-видимому, над остальными не менее неординарными личностями его поры Сидни возвышало то, что в каждой из ипостасей, в которых он выступал, и на любом поприще ему удавалось достичь абсолюта, некоего логического предела: как образованный джентльмен и утонченный придворный он превзошел всех; как поэту ему не было равных; как рыцарь он сражался в реальной войне и действительно погиб, как христианин - отдал жизнь за веру, мученически пострадав за нее.

Ключевые слова: Филип Сидни,Philip Sidney,критика на творчество Филипа Сидни,критика на произведения Филипа Сидни,скачать критику,скачать бесплатно,английская литература 16 в.,эпоха Возрождения

Сэр Филип Сидни [Sir Philip Sidney ; 30.11.1554, Пенсхёрст-Плейс, Кент — 17.10.1586, Арнем, Республика Соединённых провинций Нидерландов] — придворный, государственный деятель, воин, поэт и покровитель ученых и поэтов, считался идеальным джентльменом своего времени. В истории английской литературы он остался трижды новатором — в области поэзии, прозы и теории литературы. Если не считать сонетов Шекспира, цикл «Астрофил и Стелла» Сидни рассматривают как самый прекрасный цикл сонетов елизаветинской эпохи, а «Защита поэзии» Сидни воплотила критические идеи теоретиков Ренессанса применительно к Англии.

Филип Сидни был старшим сыном сэра Генриха Сидни и леди Мэри Дадли , дочери герцога Нортумберлендского, крестным отцом его был сам испанский король Филипп II . После восшествия Елизаветы на престол его отец был назначен лордом-президентом Уэльса (и позже трижды назначался лордом-наместником Ирландии), а дядя, Роберт Дадли , получил титул графа Лестера и стал наиболее доверенным советником королевы. Конечно, с такими родственниками молодому Cидни была суждена карьера государственного деятеля, дипломата и воина. В возрасте 10 лет он поступил в наиболее прогрессивную по тем временам школу в Шрюсбери, где его одноклассником был поэт Фулк Гревилль (позже должностное лицо при дворе Елизаветы ), ставший на всю жизнь его другом и первым биографом. С февраля 1568 г. по 1571 г. он прошел трехлетний курс обучения в Оксфорде, позднее путешествовал по Европе (с мая 1572 г. по июнь 1575 г.), совершенствуя свои познания в латинском, французском и итальянском языках. Он был очевидцем трагической Варфоломеевской ночи, приобрел также непосредственные познания в европейской политике и познакомился со многими ведущими государственными деятелями Европы. Его первым назначением при дворе (в 1576 г.) стала должность королевского виночерпия, которую он унаследовал от отца, не прибыльная, но почетная. В феврале 1577 г., в возрасте всего 22 лет, он был послан послом к немецкому императору Рудольфу II и пфальцграфу Луи VI , чтобы выразить соболезнования королевы Елизаветы по случаю кончины их отцов. Наряду с этой формальной задачей ему поручается прозондировать отношение немецких принцев к формированию всеевропейской Протестантской лиги (это была главная политическая цель Англии — путем объединения других протестантских государств в Европе уравновесить угрожающую мощь римско-католической Испании). Сидни возвратился с восторженным докладом о перспективах формирования такой лиги, но осторожная королева послала других эмиссаров проверить его доклад, и они возвратились с менее оптимистическими взглядами на надежность немецких принцев в качестве союзников. Следующее ответственное официальное назначение Сидни получил только восемь лет спустя. Тем не менее он продолжал заниматься политикой и дипломатией. В 1579 г. он написал королеве конфиденциальное письмо с возражениями против ее помолвки с герцогом Анжуйским , римско-католическим наследником французского престола. Кроме того, Сидни был членом Парламента от графства Кент в 1581 и 1584-1585 гг. Он переписывался с иностранными государственными деятелями и развлекал важных гостей. Сидни был одним из немногих современников-англичан, проявлявших интерес к недавним открытиям в Америке, и поддерживал исследования мореплавателя сэра Мартина Фробишера . Позднее он заинтересовался проектом организации сэром Уолтером Рэли американской колонии в Виргинии и даже намеревался сам отправиться в поход против испанцев вместе с сэром Фрэнсисом Дрейком . У него были разносторонние научные и художественные интересы, он обсуждал вопросы искусства с живописцем Николасом Хиллардом и проблемы химии с ученым Джоном Ди , был большим покровителем ученых и писателей. Ему были посвящены более 40 работ английских и европейских авторов — работы по богословию, древней и современной истории, географии, военному делу, юриспруденции, логике, медицине и поэзии, что указывает на широту его интересов. Среди множества поэтов и прозаиков, искавших его покровительства, были Эдмунд Спенсер , Томас Уотсон , Абрахам Фраунс и Томас Лодж . Сидни был превосходным всадником и прославился участием в турнирах — частично спортивных соревнованиях, а частично символических представлениях, которые были главным развлечением двора. Он страстно желал жизни, полной опасностей, но его официальная деятельность была в значительной степени церемониальной — прислуживание королеве при дворе и сопровождение ее в поездках по стране. В январе 1583 г. он был произведен в рыцарское звание, но не за какие-то выдающиеся заслуги, а чтобы дать ему право замещать своего друга, принца Казимира , который должен был получить Орден Подвязки, но не мог посетить церемонию. В сентябре он женился на Франциске — дочери государственного секретаря королевы Елизаветы , сэра Фрэнсиса Уолсингема . У них была одна дочь, Елизавета. Поскольку королева не предоставляла ему ответственной должности, он в поисках выхода своей энергии обратился к литературе. В 1580 г. он закончил героический роман в прозе «Аркадия». Характерно, что с аристократической беспечностью он называл его «пустячком», в то время, как роман является повествованием с запутанным сюжетом, состоящим из 180000 слов. В начале 1581 г. его тетка, графиня Хантингдонская , привезла ко двору свою племянницу Пенелопу Деверье , которая в конце года вышла замуж за молодого лорда Рича . Сидни влюбился в нее и летом 1582 г. сочинил цикл сонетов «Астрофил и Стелла» о любви молодого придворного Астрофила к замужней даме Стелле, описав неожиданно настигшую его любовь, свою борьбу с нею и окончательный отказ от любви во имя «высокой цели» служения обществу. Эти сонеты, остроумные и полные страсти, стали выдающимся явлением елизаветинской поэзии.

Пенелопа Деверье , сестра фаворита Елизаветы графа Эссекса , была незаурядной личностью. Она была очень красива, образованна, владела французским, итальянским и испанским языками, участвовала в придворных спектаклях. Брак Пенелопы с графом Ричем не был счастливым, и, родив мужу четырех детей, она примерно в 1588-1589 гг. стала любовницей сэра Чарльза Блаунта . Получив в 1605 г. развод, она вышла замуж за Блаунта (к этому времени у нее и от него было четверо детей). Новое замужество оказалось недолгим — Блаунт вскоре умер, а вслед за ним, в 1607 г., скончалась и Пенелопа.

Но вернемся в 1582 год. Примерно в это время Сидни написал и «Защиту поэзии» — философско-эстетическое кредо создателей новой английской поэзии, красноречивое доказательство социальной ценности творчества, которая осталась самым прекрасным достижением елизаветинской литературной критики. В 1584 г. он начал коренным образом перерабатывать свою «Аркадию», превращая прямолинейный сюжет в многоплановое повествование. Роман остался законченным только наполовину, но и в таком виде остается наиболее важным прозаическим сочинением XVI столетия на английском языке. Он также написал ряд других стихотворений, а позднее начал перекладывать Псалмы. Писал он для собственного развлечения и для развлечения близких друзей; с типичным для аристократических взглядов пренебрежением к коммерции он не разрешал издавать свои сочинения при жизни. Откорректированная версия «Аркадии» была напечатана в неполном виде только в 1590 г.; в 1593 г. в новом издании добавлены последние три книги в первоначальной версии (полный текст первоначальной версии оставался в рукописи до 1926 г.).

«Астрофил и Стелла» были напечатаны в 1591 г. в искаженном варианте, «Защита поэзии» — в 1595 г., а собрание сочинений — в 1598 г. (оно переиздавалось в 1599 г. и девять раз в течение XVII столетия).

В июле 1585 г. Сидни получил долгожданное назначение. Он вместе с дядей, графом Уориком , был назначен руководителем ведомства, обеспечивавшего военные поставки в Королевстве. В ноябре королеву, наконец, убедили помочь Голландии в борьбе с испанскими захватчиками, послав им войска во главе с графом Лестером . Cидни был назначен губернатором города Флашинга и получил под командование отряд конницы. Последующие 11 месяцев были потрачены на неэффективные кампании против испанцев, и Cидни было трудно сохранять боевой дух плохо оплачиваемых войск. Он написал тестю, что если королева не заплатит солдатам, то потеряет свои гарнизоны, но что касается его самого, любовь к цели никогда не позволит ему устать от попыток ее достижения, потому что «мудрый и верный человек никогда не должен огорчаться, если правильно исполняет собственный долг, хотя другие его и не выполняют».

22 сентября 1586 г. Сидни добровольно вызвался участвовать в операции по предотвращению доставки испанцами продовольствия в город Зутфен. Транспорт охранялся большими силами, превосходившими англичан численностью, но Cидни трижды прорывался через вражеские линии, и с раздробленным пулей бедром самостоятельно выехал с поля боя. Его отвезли в Арнхем, рана воспалилась, и он приготовился к неизбежной смерти. В последние часы он признался, что не сумел избавиться от любви к леди Рич , но теперь к нему возвращаются радость и успокоение.

Сидни похоронили в соборе св. Павла в Лондоне 16 февраля 1587 г. с почестями, обычно оказываемыми очень знатным аристократам. Университеты Оксфорда и Кембриджа и европейские ученые выпустили мемориальные издания в его честь, а почти каждый английский поэт написал стихи в память о нем. Он заслужил эти почести, хотя и не свершил никаких выдающихся государственных дел — можно написать историю политических и военных событий времен Елизаветы , ограничившись всего лишь упоминанием его имени. Восхищение вызывал его идеальный образ.

Соч. : A Defence of Poesie and Poems. L. : Cassell and Company, 1891; The Cambridge History of English and American Literature. Vol. 3. Cambridge: Cambridge University Press, 1910; Shelley’s Poetry and Prose: A Norton Critical Edition. 2nd ed. / Ed. by D. H. Reiman, N. Fraistat. N. Y. : W. W. Norton & Company, 2002; в рус. пер. — Астрофил и Стелла. Защита поэзии. М. : Наука, 1982. (Литературные памятники); Строфы века-2. Антология мировой поэзии в русских переводах XX века / Под. ред. Е. Витковского. М. : Полифакт, 1998. (Итоги века. Взгляд из России).

Лит. : Greville F. Life of the Renowned Sir Philip Sidney. L., 1652; Kimbrough R. Sir Philip Sidney. N. Y. : Twayne Publishers, Inc., 1971; Sidney: the Critical Heritage / Ed. by M. Garrett L. : Routledge, 1996; Моцохейн Б. И. Кто этот господин? (Беседы о Вильяме Шекспире, его эпохе и современниках, его земной судьбе и бессмертной славе, увлекательных загадках его биографии и их изобретательных решениях). М. : Топливо и энергетика, 2001. С. 204-207; Gavin A. Writing after Sidney: the Literary Response to Sir Philip Sidney 1586-1640. Oxford: Oxford University Press, 2006; Халтрин-Халтурина Е. В. Антология поэтических форм в «Старой Аркадии» Филипа Сидни: под знаком противостояния Аполлона и Купидона // Стих и проза в европейских литературах Средних веков и Возрождения / Отв. ред. Л. В. Евдокимова; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького РАН. М. : Наука, 2006. С. 117-136.

Библиограф. описание : Моцохейн Б. И. Сэр Филип Сидни [Электронный ресурс] // Информационно-исследовательская база данных «Современники Шекспира». URL: .

Аристократ по рождению, выпускник Оксфорда, Сидни питал любовь к наукам, языкам и литературе и стал покровителем поэтов, прежде чем прославился в этом качестве сам.

Готовясь к дипломатическому поприщу, он три года провёл на континенте во Франции, где сблизился с литераторами-протестантами Маро, Дюплесси-Морне, Безой. Пережив в Париже Варфоломеевсвкую ночь, Сидни горел желанием сражаться за дело протестантизма. Но поскольку королева не разделяла его точку зрения, он удалился на время в свои поместья, где неожиданно раскрылся его поэтический талант. Этому способствовали литературные досуги в кружке его сестры Мэри, будущей графини Пэмброк, покровительницы искусств. В сельской тиши Сидни создал цикл лирических сонетов и возвратился ко двору в блеске новой литературной славы, после того как Елизавета милостиво приняла посвящённую ей пастораль «Майская королева». В столице вокруг него сплотился кружок поэтов, названный Ареопагом, включавший Г. Харви, Э. Спенсера, Ф. Гревила и Э. Дайара. Отныне Сидни сделался в глазах современников английским воплощением совершенного придворного, сочетая аристократизм, образованность, доблесть и поэтический дар. Отправившись воевать за дело протестантизма в Нидерланды, он был смертельно ранен и, умирая, совершил благородный жест - уступил принесённую ему флягу с водой истекавшему кровью простому солдату. Тело его перевезли в Англию и с королевскими почестями похоронили в соборе Св. Павла. Трагическая гибель протестантского героя сделала его английской национальной легендой. и в течение многих лет сэр Филип оставался самым популярным поэтом в Англии. Он же стал первым из поэтов елизаветинской эпохи, чьи стихи перевели на другие европейские языки.

Сидни был новатором в поэзии и в теории литературы. При том, что устоявшаяся форма сонета была излюбленной и чрезвычайно распространённой в Европе в XVI в., он не стал подражать итальянским или испанским образцам, как многие эпигоны, «мешавшие мёртвого Петрарки стон певучий» с «треском выспренных речей», хотя Сидни искренне почитал Петрарку и перевёл на английский многое из итальянской и испанской лирической поэзии. Он создал цикл из 108 сонетов «Астрофил и Стелла», оригинальность которого состояла в объединении этих поэтических миниатюр общим замыслом в эпопею, подлинную «трагикомедию любви» с её надеждами и обольщениями, ревностью и разочарованиями, борьбой добродетели и страсти. Финал цикла печален: лирический герой остался невознаграждённым за свою любовь и преданность, и в то же время оптимистичен, ибо муки и испытания указали ему путь к нравственному совершенству. Любовь открыла истинную красоту и отныне будет служить поддержкой в горестях и давать силы для новых подвигов, в том числе на гражданском поприще.

Поэт экспериментировал с включением диалога в сонеты, что делало его героев необыкновенно яркими живыми персонажами. В то же время его стихи полны неожиданных для читателя парадоксальных умозаключений и юмора. С лёгкой руки Сидни тонкая ирония стала характерной чертой английской лирики.

Отдавая должное и другим формам поэзии - элегиям, балладам, одам, героическому и сатирическому стиху, после Сидни английские поэты предпочитали сонет всем остальным. Э.Спенсер, Д.Дэвис оставили сотни миниатюрных шедевров, заключённых в неизменных 14 строчках.

Ф. Сидни выступил как серьёзный теоретик литературы и искусства в трактате «Защита поэзии» - эстетическом манифесте его кружка, написанном в ответ на пуританские памфлеты, осуждающие «легкомысленную поэзию». Он проникнут гуманистическими размышлениями о высоком предназначении литературы, воспитывающей нравственную личность и помогающей достичь духовного совершенства, которое невозможно без сознательных усилий самих людей. По мнению автора, цель всех наук, равно как и творчества заключается в «познании сущности человека, этической и политической, с последующим воздействием на него». С юмором и полемическим задором, опираясь на «Поэтику» Аристотеля, а также примеры из античной истории, философии и литературы, Сидни доказывал, что для пропаганды высоких нравственных идеалов поэт более пригоден, чем философ-моралист или историк с их скучной проповедью и назидательностью. Он же благодаря безграничной фантазии может свободно живописать перед аудиторией образ идеального человека. Поэт в его глазах вырастал в соавтора и даже соперника Природы: все остальные подмечают её закономерности, и «лишь поэт … создаёт в сущности другую природу, … то, что лучше порождённого Природой или никогда не существовало…»

Мысли Сидни о предназначении поэзии были восприняты лучшими литераторами той поры - Э.Спенсером, У.Шекспиром, Б.Джонсоном. Он заложил традицию, определившую лицо литературы в эпоху королевы Елизаветы, творимой поэтами-интеллектуалами, одержимыми высокими этическими идеалами, но чуждыми обывательскому морализаторству.

Ф. Сидни и его протеже Э. Спенсер стали зачинателями английской пасторали. В 1590 г. был опубликован незавершённый роман Сидни «Аркадия», в котором вольно чередовались проза и стихи, повествующий о захватывающих приключениях двух влюблённых принцев в благословенном краю, идиллическое описание которого воскрешало образ античной Аркадии, но в то же время в нём угадывается пейзаж родной поэту Англии.

Филипп Сидни
(1554-1586)

Уже при жизни этот замечательный поэт превратился в легенду. Семейные узы связывали его с выдающимися людьми эпохи. Прославленный итальянец Джордано Бруно посвятил ему знаменитую книгу «О героическом энтузиазме». Крёстным отцом Сидни, давшим ему своё имя, стал будущий король Испании Филипп II, женатый на английской королеве Марии Тюдор. Участвуя в войне с армией крёстного отца в Нидерландах, Сидни получил смертельную рану в бедро. Мучимому жаждой, ему подали воду, но, чувствуя, что умирает, он протянул её легко раненному солдату, сказав, что тому помощь нужнее. В последний раз Сидни исполнил придворную должность кравчего, правда, на этот раз дал напиться не королю, а простому воину.

Что-то гамлетовское было в личности поэта, разочарованного, слагавшего стихи в вынужденном уединении, мучавшегося тем, что ему не дают послужить во славу отечества. Ничто из написанного не было опубликовано при его жизни. Только в 1595 г. увидел свет трактат «Защита поэзии». В нём Сидни восстал против нарушений здравого смысла и правдоподобия, особенно в драме, тем самым предвосхитив вкусы грядущей эпохи классицизма. В 1591 г. вышло два издания сборника «Астрофил и Стелла», положившего в Англии начало тому, что называют временем сонетов - оно пришлось на последнее десятилетие XVI в. (хотя эта форма возникла намного раньше).

«Астрофил и Стелла» - первый в Англии законченный, сложившийся в книгу поэтический цикл, составленный из 108 сонетов и 11 песен. Число сонетов выбрано не случайно: в «Одиссее» Гомера именно столько игральных камней было в игре, которую вели женихи, претендовавшие на руку Пенелопы. Победитель мог выиграть - выбить центральный камень, символически именовавшийся Пенелопой, но чтобы лишь острее почувствовать, что, получая символ, он оставался столь же далёк от желанной цели. Возлюбленную Сидни также звали Пенелопой. По завещанию её отца графа Эссекса Сидни даже когда-то считался её женихом, не слишком стремясь к браку с совсем ещё девочкой, которую почти не знал. Женитьба расстроилась, а по-настоящему Сидни полюбил Пенелопу в Лондоне в 1581 г., когда она выходила замуж. Тогда и сложился его сонетный цикл. Имя героя - Астрофил, что по-гречески означает «влюблённый в звезду»; Стелла в переводе с латыни - «звезда».

Нередко - и не без основания - говорят о том, что Сидни завершил процесс создания сонетной, а шире - поэтической формы в Англии. Под его пером сонетная форма освободилась от подражательства и перестала быть лишь условностью. Об этом речь заходит в первом же сонете цикла, тема которого - творчество. На мучительный для поэта вопрос: «Как писать?» - уже готов ответ. «Глупец! - был Музы глас. - Глянь в сердце и пиши» (здесь и далее перевод В. В. Рогова).

Во втором сонете зарождается любовь - необычная, небанальная. Это не любовь с первого взгляда, но тем мучительнее и полнее поэт пленён ею. Здесь у Сидни появляется одна из первых русских ассоциаций в английской поэзии: «Как московит, рождённый под ярмом, / Я всё твержу, что рабство - не беда». Оказывается, в 1553 г. первый англичанин, совершивший путешествие в Московию Ивана Грозного, - Ричард Ченслер - был рекомендован для этого именно отцом Сидни. Как видно, интерес к далёкой стране был семейным.

Эмоциональный сюжет сборника строится на ощущении недостижимости любимой, разрыва между ней и поэтом. Вначале растёт надежда, поэт страстно пытается быть убедительным. Затем надежда уходит, ибо возлюбленная, хотя и отвечает взаимностью, не может нарушить данного супругу обета верности. Тогда наступает разлука, а в стихах нарастает чувство безысходного одиночества.

Всматриваясь в движение месяца по ночному небу, поэт узнаёт образ отвергнутого влюблённого, т. е. собственный образ. Сидни использует обычную сонетную параллель земное - небесное, однако он не в земном видит возвеличивающее сходство с небесным, а удивлённо обнаруживает обратное: несправедливость царит не только на земле, но и на небе. Любовь в поэзии Сидни существует по иным законам, чем те, которые были заданы сонетной условностью, восходящей к Петрарке и хранимой его продолжателями. Сидни в своих сонетах изменил даже физический тип красоты возлюбленной - по традиции белокурой и голубоглазой, - воспев её тёмные глаза и тем самым предвосхитив появление шекспировской Смуглой леди.

Филип Сидни.
Иллюстрация к роману Ф. Сидни «Аркадия». Издание 1643

Основные даты жизни Филипа Сидни

30 ноября 1554 г. - рождение Филипа, старшего сына сэра Генри Сидни.
17 октября 1564 г . - отъезд в Шрюсбергскую школу.
Между 1566 и 1568 г. - стал студентом Оксфордского университета.
1571 г. - покинул Оксфорд.
Май 1572 г. - королева Елизавета дает разрешение Филипу Сидни на двухгодичное путешествие на континент.
Май 1575 г . - возвращение в Англию.
1576 г . - смерть лорда Эссекса и переговоры о женитьбе на Пенелопе.
1577 г . - посольство в Германию. Написание "Рассуждения об Ирландских делах". Посещение Ирландии, возможно, с Эдмундом Спенсером.
1578 г . - создание пасторали "Королева мая".
1579 г . - Письмо королеве Елизавете по поводу ее предполагаемого замужества.
1580 г . - Сидни живет в поместье сестры и приступает к сочинению "Аркадии". Написание трактата "Защита поэзии", по-видимому, между 1580 и 1583 г.
1581 г . - возможно, был избран в Палату общин.
1582 г . - предположительное время создания цикла сонетов "Астрофил и Стелла".
1583 г . - женитьба на Франсез Уолсингэм. Встречи с Джордано Бруно.
1584 г . - избрание в новую Палату общин. В начале года, возможно, начал работу над "Новой Аркадией".
1585 г . - покидает Англию. Пребывание в Нидерландах. 17 октября 1586 г. - смерть Филипа Сидни.

При составлении этого материала использовались:

1. Интернет энциклопедия Википедия;
2. Philip Sidney. Astrophel And Stella. An Apologie For Poetrie Филип Сидни. Астрофил и Стелла. Защита поэзии Издание подготовила Л. И. Володарская. М., "Наука", 1982